troyn.70

О роли психопата в истории.

Максим Малявин (dpmmax)

Я знаю, что здесь сегодня собрались
самые близкие и родные люди, и
спровоцировать драку будет нелегко.
Но я — профессионал!

© Тамада на свадьбе.

Сразу должен заметить, чтобы в дальнейшем можно было куда отсылать оппонентов и тех, кто понял всё неправильно: вся эта статья — не более чем нескромное личное мнение. Она вовсе не претендует на наукообразность и цитатопригодность. И уж во всяком случае она не является руководством к действию и поводом для поспешных выводов.
Историю (особенно ту часть, что про революции), как правило, заказывают толстосумы, а пишут обычно психопаты. За исключением, пожалуй, зависимых. Отчего так происходит? Дело в том, что характер психопата имеет много заострённых углов, а также гипертрофированный шилообразный каудальный отросток. Удержаться без эксцессов в мирном русле обычных будней такому человеку не проще, чем ежу внутри надувного шарика. Особенно ежу, который спит и видит себя противотанковым. Какая, нафиг, эволюция? Какое спирально-поступательное развитие? Какой такой мирно пашущий трактор? Снести, отнять, переделить, себя не забыть, а потом ещё и ноги в Индийском океане омыть. Или в другом каком, вектор опционален.
Надо заметить, этот мощный потенциал, что несёт в себе психопат, вовсе не обязательно деструктивен. Будучи выплеснут в творчество, он рождает на свет шедевры. Будучи воплощён в конструкторской или научной мысли, он сулит прорыв, на грани технической или научной революции (упс, опять это слово). Но нередко, а возможно, что и чаще, этот потенциал бывает востребован в деструктивных целях. Ведь это проще, и мозги включать почти не надо, а уж о борьбе мотивов перед принятием решения и вовсе речи не идёт. Кем востребован?

Заказчиков хватает. Вот неполный список.

Религиозные организации и секты. Причём, как правило, не из разряда основных: у тех и так есть масса прихожан, они свою нишу уже заняли. А вот мелким религиям и конфессиям для строительства своих зиккуратов надо больше золота и психопатов. Иначе как о себе заявить? Кого слать в массы с благой вестью? Где эти чудесные люди с горящими глазами?

Организованная преступность и террористы. У руля таких организаций и группировок вероятно стоят довольно трезво мыслящие и уравновешенные люди. Иначе трест лопнул бы изнутри в самом начале своей деятельности. Но ни одна банда не обойдётся без своих беспредельщиков и торпед. Иначе никакого респекта в глазах своих же. Вот тут-то психопаты нужны как воздух. Точнее, как порох. Опять же, есть кем пожертвовать, если товарищ зарвался.

Партии и общественные организации. Принцип востребованности психопатов тот же, что и в религии: чем мельче партия, организация или движение, тем острее нужны психопаты. Иначе кто будет бередить общественное сознание, устраивать акции, где брать активистов? Где эти замечательные пассионарии? Куда вообще смотрит Федеральная служба занятости населения? Что любопытно, привлекать психопатов к работе не ленятся и крупные партии — но не в основной состав, а в свои радикальные течения, то есть туда, где надо показать не столько респектабельность, сколько зубки.

Заказчики революции. Революция без психопатов подобна снаряду без детонатора: впечатление производит лишь при прямом попадании. А где охват, где разлёт осколков, где площадь поражения? Кто не даст революции потухнуть, а электорату — разойтись по домам? Кому поддерживать должный градус накала страстей? Кого слать в народные массы? Понятно кого. Зовите психопатов. И так ровно до того момента, как новые люди придут к власти и всё более-менее устаканится. А потом?
Перспектива для психопата-революционера имеет на удивление сходный сценарий с таковой для психопата-сектанта, члена ОПГ, партийца или же активиста-общественника. Он нужен ровно столько, сколько нужен пассионарный фактор. Ну, разве что для религиозной организации этот срок может быть неограничен. А дальше — или срок, или стенка, или несчастный случай. Прагматики не плачут по пушечному мясу.

P.S. Я не имею ничего против людей, страдающих расстройством личности. Но кто сказал, что мне должно быть по душе, когда их направляют в деструктивное русло?

Источник

----------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------
Спорно, хотя и остроумно.
Не было бы пассионариев - общество просто потихоньку загнивало бы. Постепенно и незаметно.
"Гений – это форма психо- и всякой прочей патологии" - цитата из одной очень интересной книжки.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

ГЕНИЙ И БЕЗУМИЕ – «ДВЕ ВЕЩИ, СОВМЕСТНЫЕ»?..

Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий / Авт.-сост. А.В. Шувалов. – М.: ООО «Издательство АСТ»; ООО «Издательство Астрель»; ОАО «Люкс», 2004. – 1212 с.

Высокий ум безумию сосед.
Границы твердой между ними нет.
Джон Драйден

Ну, сперва разберемся с самим термином. «Патография» – это описание жизни и творчества личности с учетом (и главным образом, с этих позиций) неврозов, психозов и прочих неприятных для памяти гения вещей, о которых стараются не упоминать его официальные биографы.
Так что появление увесистой энциклопедии «патографий» – явление, в наше время закономерное. Интерес к психиатрии плюс раскованность «желтой прессы» (которая не всегда-таки врет), плюс некая (подлая и корыстная) убежденность обывателя в том, что гениев и культовые фигуры можно творить чуть ли не поточным методом на «фабриках звезд», – все это подготавливает массового читателя к погружению в нелицеприятную правду о бесспорных кумирах прошлого.
Впрочем, нездоровый интерес обывателя к грязному белью великанов человечества – вещь вовсе не новая. Против этого еще восставал задетый за живое наш Пушкин. Помните? «Он мал, как мы, он мерзок, как мы!» Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы, – иначе» (с. 15).
* * *
До сих пор ученые спорят, является ли гений высшим проявлением человека, каким он (человек) природой задуман, или гений – это форма психо- и всякой прочей патологии.
То, что одаренность сродни помешательству, заметили еще древние. «Mania» у греков – это и пророческий дар, и поэтическое вдохновение, и психическое заболевание.
Мрачное средневековье довольно ловко манипулировало непростым психическим статусом выдающихся людей, то объявляя их бесноватыми, то причисляя за то же самое к лику святых (Жанна д’Арк – самый яркий пример).
Новое время обычно лишь бесстрастно констатировало или конфузливо вопрошало: «Увы, и почему гений и помешательство стоят так близко друг к другу?» (Д. Дидро); «…Известную долю биографии великих людей должны написать их врачи» (Стендаль, с. 28).
Романтики возвеличивали саму болезненность гениальности, зато трезвый XX век жестко ставил медицинский диагноз: «В сущности своей художник – это интровертированный, которому недалеко до невроза» (З. Фрейд, с. 29).
Согласно подсчетам составителя книги, около 86% всех выдающихся персонажей БСЭ страдало нарушениями психики (с. 9).

* * *
Природа все еще ревниво хранит тайну гениальности. Нелепой оказалась попытка прагматичных американцев культивировать гениев, законсервировав сперму нобелевских лауреатов. Увы, статистика показывает: если простые способности от поколения к поколению могут лишь возрастать, то гениальность – это конечная точка такого возрастания. Гений или бездетен, или его дети – более, чем не гении…
Природа гениальности – важная философская, психиатрическая и социальная проблема. В 1925–30 гг. в нашей стране издавался уникальный в своем роде «Клинический архив Гениальности и Одаренности». Издатель Г.В. Сегалин и коллектив его авторов, вероятно, все же чуть перебрали в своей увлеченности, преобразовав пантеон светочей человечества в заурядный «дом скорби». Однако сведения были накоплены и систематизированы уникальные.
Вернуться к исследованиям команды Сегалина советские психиатры смогли лишь в 60-е гг. Книга Шувалова – едва ли не первая после 20-х гг. попытка собрать огромный материал на столь щекотливую тему.
Впрочем, автор сразу предупреждает: он вынужден был пользоваться столь разнохарактерными источниками, что портреты-«анамнезы» великих людей имеют массу спорных моментов и прямых изъянов.
Чтобы убедиться в этом, достаточно заглянуть в статьи, посвященные классикам отечественной словесности (ибо, по понятным причинам, мы решили не трогать тени политиков, а тем паче основателей мировых религий).

* * *
№ 1 в нашем списке – конечно, Николай Васильевич Гоголь, которому психиатр Бурно поставил безапелляционный диагноз: «шубообразная шизофрения» (с. 324).
Автор, как будто, согласен с этим вердиктом, подкрепляя его доводом, что с развитием болезни Гоголь утратил творческие способности. Увы, бедный Гоголь (как и другие «персонажи» книги) напоминает экзотическую рыбину, помещенную в хорошо освещенный, нарядный аквариум без воды. Ибо Гоголь как человек, как автор и как мыслитель напрочь изъят из контекста эпохи и культуры.
А между тем, вряд ли бред сумасшедшего мог бы пробить В. Белинского на столь яркую отповедь. Вряд ли и многие из слушателей второго тома «Мертвых душ» – люди высококультурные – впечатлились бы им столь глубоко, не заметив художественного провала автора.
И уж особое значение имеют позиции, с которых мы судим о сумасшествии Гоголя. Для него, человека глубочайшей религиозности, художественное творчество вовсе не было основным духовным содержанием жизни. Да и сам автор-составитель книги указывает на определенную ограниченность того, что традиционная психиатрия считает нормой, когда исходит из идеала адекватной социуму прагматической личности, оцениваемой к тому же преимущественно в парадигме атеистического мировоззрения.

* * *
Пациент № 2 – Федор Михайлович Достоевский. О нем мы узнаем кое-что новое. Например, что его эпилепсия вполне возможно была психосоматической формой проявления истероидной конституции. Истерия или эпилепсия – быть может, не так уж и важно. Во всяком случае, сам ипохондрик Достоевский как раз эпилепсию никогда не лечил, в отличие от массы мелких, а то и мнимых своих болезней.
Много, но чересчур порой общо сказано и о садомазохистском наполнении сексуальности Достоевского. Известно, что Достоевский-ребенок очень любил хлестать прутом лягушек. Истоки садомазохизма писателя можно найти как в отягощенной со стороны отца наследственности, так и в обстоятельствах тяжелого детства.
К слову, пОходя, читатель сможет уличить самого З. Фрейда в неточности. Как известно, основоположник психоанализа в своей работе о Достоевском приписал ему Эдипов комплекс, а также сделал латентный гомосексуализм автора «Униженных и оскорбленных» причиной его эпилепсии, – то есть, не в силах побороть это в себе, Достоевский временами как бы выключался из действительности. Увы, основывался маститый венец на неточном свидетельстве, будто первый припадок настиг Достоевского при известии о гибели отца. Сам же писатель относит начало эпилепсии ко времени каторги, то есть, много позднее.
Подробно говоря об извращенной сексуальности Достоевского, автор не решается все ж таки уточнить главный пункт «обвинения»,– а именно, тягу писателя к незрелым девочкам, чему есть свидетельства мемуаристов и недвусмысленные моменты в его произведениях. Вот тут и угрызения совести с последующим отключением сознания вроде бы больше на месте…
Вообще сумасшествие – стихия для Достоевского интересная, если уж не сказать, – родная. Около 25% его персонажей – явные психопаты.
Общий вывод о Достоевском автор поручает произнести генетику В.П. Эфраимсону: «При всем уважении к гению Достоевского его характерология не вызывает сомнения: это был деспот…, неудержимый в своих страстях (картежных и аномально-сексуальных), беспредельно тщеславный, со стремлением к унижению окружающих и эксгибиционизмом, сочетавший все это со слезливой сентиментальностью, необычайной обидчивостью и вязкостью» (с. 414).
Быть может, эта горькая истина несколько охладит пыл тех, кто привык принимать на веру не только художественные свершения, но и идеологические построения Достоевского и делать их фундаментом своих интеллектуальных упражнений…

* * *
Более трезвый и точный взгляд СО СТОРОНЫ (со стороны психиатра) разбивает некоторые привычные нам мифы. Популярное мнение, что Лермонтов пал жертвой чуть ли не заговора III отделения разбивается о грустный диагноз: «шизоидное расстройство личности (с. 610) и связанное с этим аномальное поведение, приведшее к трагической дуэли с Мартыновым, буквально затравленным «недобрым» поэтом…
Вообще книга, составленная Шуваловым, – чтение достаточно охлаждающее, если не сказать: мрачное. Даже «лучезарный» Моцарт под прицелом психиатра оказывается грубоватым малоприятным инфантилом, склонным к гипомании. Впрочем, вердикт здесь, как будто, еще щадящий: «Моцарт – редкий случай всеми признанного гения, не страдавший каким-либо явным психическим расстройством» (с. 721).

* * *
Но увы, увы, и еще раз – увы… Выводя диагноз «солнцу нашей поэзии», Шувалов сам впадает в некий «лиризм психиатра» (сродни отчаянию просто человека и просто поклонника?): «Невольно подумаешь: гений от бога! Убери фамилию, вычеркни знакомые с детства поэтические строки, и останется малопривлекательная для постороннего взгляда личность человека, страдающего мозаичной (смешанной формой) психопатией, в структуре которой сочетались и аффективно-лабильные, и истероидные, и паранойяльные черты… Таким образом, трагическая судьбы поэта во многом была обусловлена чертами его личности» (с. 845–845).
Впрочем, весьма симптоматично для самого психиатрического подхода, что из мемуаристов автор обильней всего цитирует М. Корфа (человека, глубоко чуждого Пушкину, – чинушу и скучного обывателя, зато, вероятно, носителя безукоризненной «психиатрической» нормы… Почему бы, в таком разе, не дать слово и г-ну Дантесу, – вот уж кто был образцом адекватности житейским обстоятельствам и обладателем стойкого жизненного успеха!.. Впрочем, Дантес о Пушкине предпочитал помалкивать или просто забыл…)
Поэтому, «справедливости для», и еще потому, что все мы помним и другие свидетельства о поэте (других, неизмеримо более ярких и проницательных людей), хочется возразить диагносту словами самого Пушкина (стихотворение «Моя эпитафия», 1815 г.):

Здесь Пушкин погребен: он с музой молодою,
С любовью, леностью провел веселый век,
Не делал доброго, однако ж был душою,
Ей-богу, добрый человек.
(с. 839)

* * *
Впрочем, и сам автор «патографий» порой становится «парадоксов друг». Например, известно, что свой психиатрический диагноз Лев Николаевич Толстой «заработал» еще при жизни. Приглашенный в разгар споров о завещании в Ясную Поляну знаменитый психиатр Россолимо вынес «матерому человечищу» следующее категорическое заключение: «Дегенеративная двойная конституция: паранойяльная и истерическая с преобладанием первой» (с. 983).
Автор нашей книги также охотно живописует всевозможные проблемы Толстого, – от тяжелейшей наследственности («В каждой семье каждого поколения Толстых имеется душевнобольной», с. 980) до эпилептических судорог (впрочем, это могли быть просто спазмы сосудов головного мозга атеросклеротического происхождения) и тягостные отношения с близкими, с которыми Толстой проявлял черты отстраненной холодности.
Тем не менее, современный психиатр делает следующий вывод:
«…По всей вероятности, Л.Н. Толстого можно отнести к психически здоровым, так как мотивировка его «эпилепсии» не выглядит достаточно убедительной… Необыкновенная интеллектуальная и физическая работоспособность на протяжении практически всей жизни напрочь отвергает наличие какого-либо серьезного психического расстройства, кроме тех, которые можно отнести к невротическому спектру» (с. 983).
Итак, пример Толстого – редкий довод в пользу правоты тех, кто считает гениальность проявлением высших способностей человека, «каким он задуман природой»…
И все же мне кажется, определение М. Цветаевой, данное личности Толстого, – гораздо точнее всех положительных и отрицательных диагнозов: «Три тысячи верст вокруг себя». Без осуждения, без оправдания и т.п., – просто СУТЬ ГЕНИЯ (как явления) выявила.

* * *
Книга Шувалова – не столько книга прозрений, сколько книга подозрений. Но она делает свое дело, – заодно с все меняющим временем, помогая увидеть в гении человека, сводя его с пьедестала. Да и какой гений в подставке нуждается? Он всегда выделится из толпы, – самой своей природой.

* * *
В завершение этого очень нечеткого, хотя и, признаемся, занимательного парада-алле – несколько слов об Антоне Павловиче Чехове. Вот уж кто, вроде бы, явил нам образец человека и гения, «в котором все… прекрасно»! Ан, не спешите. Ядовитый, трезвый до цинизма Юрий Нагибин пишет:
«Он не был по природе своей ни добр, ни мягок, ни щедр, ни кроток, ни даже деликатен (достаточно почитать его жесточайшие письма к жалкому брату. – Но, быть может, Чехов в них действовал как хирург?.. В. Б.). Он искусственно, огромным усилием своей могучей воли, вечным изнурительным надзором за собой делал себя тишайшим, скромнейшим, добрейшим, грациознейшим… И какой же злобой прорывался он порой по ничтожным обстоятельствам – вот тут он был искренен. Но литературные богомазы щедро приписывают все проявления его настояще-сложной и страстной натуры тяжелой болезни» (с. 1087).
Ну, и не Ю. Нагибину, человеку тоже, скорее, страстному и даже в этих строках пристрастному, чем нравственному, быть индикатором моральной нормы!
А вот вывод психиатра о «пациенте» Чехове все-таки интересен:
«…Можно допустить, что сам писатель представлял собой по меньшей мере акцентуированную психоастеническую личность. Кстати, психофизиологически интровертированность могла способствовать развитию такого заболевания, как туберкулез» (с. 1088–1089).

Отсюда

Источник: Полюс Мира.